Еще более нелепой и в какой-то степени бесчеловечной была клятва жены Эдуарда III Филиппы Генегау, данная ею на том же достопамятном пиру

Узнала плоть моя, дитя во мне растет.

Чуть зыблется оно, не ожидая бед.

Но я клянусь Творцу и приношу обет:

Плод чрева моего не явится на свет,

Доколе же сама, в те чужды земли вшед,

Я не узрю плоды обещанных побед.

А коль рожу дитя, то этот вот стилет

Жизнь и ему, и мне без страха пресечет,

Пусть душу погублю и плод за ней вослед!

Французский полководец Бертран дю Геклен, научившийся у англичан "не рыцарским" способам ведения боя, тем не менее так и не смог избавиться от некоторых нелепостей куртуазного поведения. Нагример как-то перед поединком с английским рыцарем он дал обет не обнажать меча, пока не съест три миски винной похлебки во имя пресвятой Троицы.

А вот примеры рыцарских обетов, данных на пиру в Лилле (1454 г.) в присутствии Филиппа Доброго. "Клянусь не ложиться в постель по субботам и не оставаться в одном и том же городе более 15 суток, покуда не убью сарацина", "Клянусь по пятницам не задавать корма своему коню, пока не дотронусь до вражеского знамени" и т. д.

Нормы куртуазного поведения становились все более причудливыми и оторванными от реальности. В частности, на пути служения Даме сердца рыцарь был обязан поочередно пройти ряд этапов.

Сперва рыцарь определял "свою" Даму, - как правило замужнюю женщину, - и, не открывая ей своих чувств, начинал совершать различные подвиги. которые посвящал своей избраннице. На этом этапе рыцарь назывался "Таящийся".

Когда объект страсти обращал внимание на своего "воздыхателя", последний переходил в разряд "Молящего".

Если Дама внимала мольбам своего кавалера о снисхождении и внимании, тот становился официально признанным "Поклонником".

Наконец, когда Дама демонстрировала рыцарю взаимность - дарила сувениры, повязывала на его турнирное копье свой шарф или оторванный рукав платья -счастливец достигал наивысшего ранга куртуаэии и превращался в "Возлюбленного".

Однако максимумом того, что мог получить из амурных наслаждений истинно куртуазный рыцарь (и на что мог рассчитывать!) - являлся краткий поцелуй, ибо смысл рыцарского служения Даме заключался в страдании, а не в обладании. Примеры же трагической любви Тристана и Ланселота к замужним женщинам лишь укрепляли истинных "Возлюбленных" в мыслях о недостижимости плода их страсти.

Жизнь, однако, брала свое. Так, во Франции в XV в. существовал эротический орден Воздыхателей и Воздыхательниц (Galois et Galoises), члены которого давали обет летом носить шубы и муфты, а зимой - легкое платье.

Если к рыцарю приходил его собрат по ордену, первый обязывался предоставить в его распоряжение свой дом и жену, сам же, в свою очередь, оправлялся к "Воздыхательнице" гостя.

Элементы фантасмагории все ощутимей вторгались в рыцарский быт, а в основу сценариев рыцарских праздненств стали ложиться сказочные сюжеты с карликами, сковавшими великанов, могущественными колдуньями из подземных замков и принцессами с неведомых островов. Типичный образчик подобного турнира, устроенного в Брюгге (1468г.) в честь бракосочетания Карла Смелого с Маргаритой Йорк оставил в своих воспоминаниях церемониймейстер бургундского двора Оливье де ла Марш. Более детальное описание сопутствующего турниру церемониала содержится в т.н. "Турнирной книге" Рене I Анжуйского, короля Сицилийского (1460-е гг. )³.

Рассказывая о турнире между герцогами Бретани и Бурбона, автор старался показать не столько саму схватку, сколько предваряющие ее элементы рыцарской куртуазии, составить некий идеальный свод правил или положений турнирного этикета.

Инициатор описываемого турнира Франциск II герцог Бретонский, являвшийся "зачинщиком" (авентюрьером), направил Жану II, герцогу Бурбоннскому, который оказался, таким образом, принимающим (мантенадором), формальный вызов на поединок.

Посольство бретонского герцога возглавил т.н. "король оружия" (первый оруженосец), сопровождаемый четырьмя герольдами-глашатаями.

При входе в город, в котором должен был состояться турнир, процессия выстроилась в строго определенной последовательности: сперва шли "вызывающий" и "принимающий", следом двигались "король оружия", герольды с помощниками и герцогская свита. "Король оружия" был облачен в геральдическую мантию, стилизованную под горностаевый мех, один из символов Бретани, держал в руках турнирный меч и свиток с гербами участников турнира и росписью их размещения по квартирам. Один из герольдов нес в развернутом виде турнирную афишу и громко выкрикивал содержание вызова своего сеньора.

Второй день рыцарского праздника был посвящен вносу знамен участников на квартиры: сперва - стяг герцога Бретонского, после - Бурбонского.

Затем в специально огороженном месте - в ряде случаев им мог стать городской собор - были выставлены знаки принимающих участие в турнире рыцарей. Самые знатные дамы в сопровождении герольдов осматривали эти знаки - как правило, турнирные шлемы с гербовыми нашлемниками - дабы отметить эмблему того рыцаря, который когда-либо злословил в их адрес. Каждый подобный прецедент разбирался геральдической комиссией и рыцарь, в случае доказательства его вины, нес наказание - изгонялся с турнира.

На третий день участникам состязаний были зачитаны турнирные правила и рыцари поклялись в их соблюдении. Дамы выбирали главного судью турнира -"Рыцаря Чести" - который мог остановить тот или иной поединок, либо удалить с поля рыцаря, использовавшего запрещенный прием.

Непосредственно турнирным состязаниям был посвящен пятый день.

После прохождения соответствующей религиозной процедуры герцоги Бретонский и Бурбонский во главе своих отрядов заняли места по краям ристалища и изготовились к бою.

Турнирное поле представляло собой прямоугопьную площадку, обнесенную двойной оградой. За оградой - в центре - располагалась трибуна судей, справа и слева от нее - ложи для знатных дам и сеньоров.

По двум сторонам ристалища были поставлены шатры участников и выставлены их знамена. Вооружение и снаряжение рыцарей состояло из турнирного меча, деревянной булавы и полудоспеха с решетчатым шлемом. Шлем нес гербовую эмблему хозяина - клейнод, каковой у герцога Бретонского являлась объемное изображение леопарда, помещенного между двумя, окрашенными в цвет горностаевой мантии, рогами, а у герцога Бурбонского -золоченное изображение лилии. Гербовая символика дублировалась на табарах рыцарей и попонах их коней. Все остальные участники турнира также были облачены в одежды гербовых цветов и имели аналогичное вооружение.

Описанию самого боя автор "Турнирной книги" уделяет сравнительно мало места, да и сама схватка, судя по всему, была весьма скоротечна.

Одна из иллюстраций книги, выполненная, по всей видимости, придворным художником Рене Анжуйского Бартоломью д'Эйком, показывает схватку рыцарей "внутри барьеров". В центре боя - Рыцарь Чести с белым стягом в руках, которым он подавал сигналы к началу и остановке боя или к удалению с ристалища рыцарей, нарушивших правила. Голова Рыцаря Чести обнажена, а его шлем выставлен на одной из трибун.

По окончании боя, главный судья и герольды избирали "Даму турнира", которая вместе со своими двумя помощницами (дамуаэель) вручала победителям призы и подарки.

Диспропорция в описании турнирного церемониала и самого состязания, которое приводит источник, отражает типичную для XV в. картину вырождения европейского рыцарства как боевой силы.

Турниры все более превращаются в костюмированные спектакли и все менее напоминают тот апофеоз первородной силы, который царил на ристалищах за двести лет до этого:

"Датчанин гневным взглядом окинул чужака,

Коням всадили шпоры наездники в бока,

Во вражий щит нацелясь, склонились копья их,

И Людегаст встревожился, хоть был могуч и лих.

С разбега сшиблись кони и на дыбы взвились,

Потом друг мимо друга как ветер пронеслись.

Бойцы их повернули и съехались опять,

Чтоб счастье в схватке яростной мечами попытать.

Врага ударил Зигфрид, и дрогнула земля.

Столбом взметнулись искры над шлемом короля,

Как будто кто-то рядом большой костер зажег,

Бойцы друг друга стоили: взять верх никто не мог." ⁴

Справедливости ради необходимо отметить, что полностью безопасными для своих участников турниры так и не стали, а утверждения ряда исследователей рыцарской эпохи (не раз, кстати, критиковавшиеся в последнее время), что воин, выбитый из седла, не мог встать без посторонней помощи, имеют реальные обоснования. Такие разновидности турнирных поединков, как гештех "закованных в броню" или реннен, в которых участники на всем скаку стремились выбить друг друга копьями из седел, были весьма опасны. Действительно, рыцарь, проигравший копейную сшибку, получивший страшный удар в грудь или голову и со всего размаха рухнувший на землю, вряд ли способен был после этого подняться на ноги без посторонней помощи.

Можно упомянуть и хрестоматийный пример трагического стечения обстоятельств и преступной небрежности оруженосцев - гибель французского короля Генриха II на турнире в 1559 году. Причиной смерти венценосца стало незафиксированное забрало, под которое проникли осколки копья графа Монтгомери.

В терминологии, относящейся к рыцарским состязаниям, наблюдается традиционная путаница, связанная как с разночтением источников, так и с невозможностъю полной филологической адаптации.

Кроме того, необходимо учитывать и различные нововведения в те или иные турнирные упражнения, которые феодалы осуществляли, руководствуясь как собственными вкусами, так и национальными ментальными характеристиками.

Более или менее различимы конные и пешие бои, которые могли быть парными и футовыми. Парный конный бой на копьях (нем. geschtech, фр. juxta, ит. dgostra) имел такие разновидности как гештех "высоких седел", "общенемецкий" гештех и гештех "закованных в броню". К парным конным боям относится и решен (нем. "скачки"), в котором выделяется т.н. "точный" реннен. Конный групповой бой, собственно турнир (фр. Turney) также различался по вооружению участников и способом ведения схватки. Личные способности боец мог продемонстрировать в ходе выполнения различных турнирных упражнений - квинтана, кольцо и т.д., различимых под общим итальянским термином багордо.

Однако реалии Столетней войны свели на нет все то мастерство, которое рыцарство демонстрировало на турнирах.

А на завершающем этапе войн Карла Смелого или в ходе войны Алой и Белой роз о рыцарских любезностях противники уже старались и не вспоминать.

Вызовы на поединок, которые посылали друг другу враждующие короли, императоры или герцоги, все чаще стали рассматриваться как пустая, ни к чему не обязывающая формальность.

Тем не менее, словно зарницы канувших в лету героических времен, на полях сражений Позднего средневековья внезапно вспыхивали искры рыцарского благородства.

В 1351 г. в Бретани возле города Плоэриеля между французами с одной стороны, и англичанами и немцами с другой гроиэошел турнир-бой - "битва тридцати". Противники выделили по 30 участников во главе с маршалом Франции Жаном де Бомануаром и английским капитаном Джоном Бемборо, которые и сразились за всех перед строем. В ходе этого турнира-сражения рыцари и оруженосцы могли убить врага или взять его в плен. Причем пленные безо всякой охраны ожидали окончания битвы и могли снова вступить в бой лишь в случае гибели своего победителя, ибо его смерть освобождала их от клятвы.

Интересно, что оба войска, наблюдавшие за битвой и не помышляли вмешаться в нее на стороне своих.

Во время Грюнвальдского сражения (1410) немецкий рыцарь Дипольд Кектеритц фон Дибер подъехал к фронту польской хоругви и вызвал на поединок короля Ягайло (Владислава) и опять-таки никто не из польских рыцарей не осмелился воспрепятствовать поединку, за исключением королевского нотария Збигнева Олесинского, не связанного нормами рыцарской этики.

В том же 1410 году в бою у города Коронова поляки и немцы по взаимной договоренности два раза прерывали битву, чтобы передохнуть.

Громкими победами в поединках насмерть - "судах Божьих оружием" -прославили свои имена такие известные рыцари и полководцы, как дю Геклен, Хоквуд, Тремуйль, Ла Гир, Сентрайль.

В 1501 г. у города Барлетта знаменитый Пьер Баярд в ходе поединка сразил известного испанского рыцаря Сото-Майора.

По злой иронии судьбы, самые именитые рыцари Позднего средневековья - Тремуйль, Карл Смелый и Баярд - пали от рук представителей того самого "третьего сословия", которое они так презирали: первый был убит пушечным ядром, второй погиб под пиками ополченцев, третий получил смертельную рану мушкетной пулей.

Явственные идеалы рыцарства, которые столь рьяно отстаивали такие видные представители рыцарской литературы, как Жан Фруассар, Оливье де Ла Марш, Жан Мопине и Жан д'0тон, оказались вытесненны прагматическими нормами "новых людей" - Филиппом де Коммином, Жаном де Бюэем и Никколо Макиавелли, которые в своих произведениях развили концепцию "общего блага" до идей патриотизма.

Боевая же ценность рыцарства, миф о которой проповедовали Карл Смелый, Гастон де Фуа и Пьер Баярд, была безжалостно повергнута полководцами новой эпохи Максимилианом Габсбургом, Жаком де Гомоном и Гонсало де Кордова, сделавшими ставку на безликие и дисциплинированные пехотные массы.

Развитие металлургии и "поточное" гроизводство оружия в XIV-XV вв. привело к относительной дешевизне боевого снаряжения. Шлемы, кольчуги и мечи стали демократическим вооружением. Последний факт стимулировал количественное увеличение ртрядов хорошо вооруженных наемников-"простолнздинов", которые по своим боевым качествам первоначально сравнялись с рыцарским ополчением, а затем превзошли его. Так Филипп де Коммин рисует весьма неприглядную картину воинского профессионализма феодальной бургундской конницы в битве при Монлери (1465 г.): Примерно из 1200 этих кавалеристов не более 50, как я полагаю, умели держать копье наперевес и oт силы 400 были в кирасах, а слуги все были не вооруженными, поскольку долгие годы не знали войны.⁵

Следует подчеркнуть, что эволюция огнестрельного opyжия не сыграла в упадке рыцарства той решающей роли, какую ей приписывает историографическая традиция. Атаки тяжелой конницы значительно эффективней отражались с помощью английского лука или швейцарской пики.

Лишь простота обучения стрельбе из кулеврины и аркебуза, доступность, демократичность нового вида вооружения, помноженные на психологический эффект, которым оно обладало, позволило последнему к середине XVI в. вытеснить из европейского военного дела лук, а к середине XVIII в. - пехотную пику.

Камнем преткновения для специалистов в области истории военного дела стала периодизация рыцарской эпохи, выявление неких, как правило искусственно подогнанных под общий знаменатель, вех зарождения, развития и гибели европейского рыцарства.

Очевидно, что истоки зарождения рыцарства именно как военно-социального института лежат не в изобретении стремени или ратификации бенефициальной реформы Карла Мартелла, а причины его упадка и гибели вряд ли стоит искать в мастерстве и дисциплинированности швейцарского алебардиста или испанского мушкетера. К тому же сам термин 'рыцарство' крайне условен и может интерпретироваться в совершенно различных филологических, этических и военных плоскостях. Эмпирический образ мышления человека требует четкой датировки того или иного явления. Однако хронология таких аспектов социальной деятельности, как политика или экономика, обычно очень трудно поддается дешифровке. Поэтому. ведя речь о закате рыцарства и учитывая условность как фразеологии, так и самого явления, можно ответственно заявлять лишь о тех хронопогических вехах, которые сами современники событий интерпретировали идентично заданному положению и документально зафиксировали.

Так, французское рыцарство, как военная корпорация, потеряло свой профессиональный иммунитет и теоретически было отменено благодаря королевским ордонансам от 1445 -1447 гг. То же самое произошло в 1471 г. и с бургундским рыцарством.

При всей своей внешней схожести рыцарское знамя и рота жандармов были абсолютно различны по внутреннему содержанию. Сложно представить барона, который получает отпуск в строго определенное время и на четко ограниченный срок, который выполняет строевые приемы и делит куртизанку со своим сержантом.

В XIV-XV вв. европейское рыцарство теряет и свои сословные ограждения. Патрициат итальянских коммун и нидерландских городов, воспринимая рыцарскую атрибутику как элемент некой утонченной игры, обзаводится собственными гербами и гордыми девизами. В то же время многие дворяне начинают пренебрегать обрядом посвящения в рыцари, а овладение семью рыцарскими искусствами сводить к нерегулярным угражнениям в вольтижировке и фехтовании.

Тем не менее рыцарские идеалы сумели надолго пережить своих создателей. Эпоха Нового времени наложила на них свой отпечаток, и рыцарское кредо "жизнь - ничто, честь - все" было в конце концов трансформировано в девиз французского ордена Почетного легиона : ЧЕСТЬ И РОДИНА.